КРЕЩЕНИЕ РУСИ (Иудеизация). Как это было. Не-официальная точка зрения.

[Гость]

...При язычестве - исконной русской вере - Русь процветала и бурно развивалась, и сатанинские оккультисты хотели погрузить Русь в информационное поле своих религий.

Христианство захватило Русь в 988 г. н. э. во времена правления князя Владимира. Как это произошло?

Официальную версию можно прочитать из официальной истории России, например из Ишимова «История России», Новосибирск, 1993
Вкратце картина была якобы такая.

До князя Владимира царило язычество, и Русь процветала. Соседние народы уговаривали Владимира перейти в их веру, и к нему приходило много послов от камских болгар, от немецких католиков, от евреев и от греков, и каждый расхваливал свою веру. Владимир вначале оценивал эти веры по красоте придуманного.

Посоветовался с боярами. Они ему сказали: 'Всякий свою веру хвалит, а лучше послать в разные земли узнать, где вера лучше'. Владимир послал десять самых умных бояр к болгарам, немцам и грекам. У болгар они нашли бедные храмы, унылые молитвы, печальные лица; у немцев много обрядов, да без красоты и величия. Наконец они приехали в Царьград. Император узнал об этом и решил показать русским служение патриарха. 'С патриархом служило множество духовенства, ИКОНОСТАС СИЯЛ В ЗОЛОТЕ И СЕРЕБРЕ, ФИМИАМ НАПОЛНЯЛ ЦЕРКОВЬ, ПЕНИЕ ТАК И ЛИЛОСЬ В ДУШУ'. Внешняя красота и величие, роскошь и богатство поразили и восхитили боярскую комиссию, и когда она вернулась в Киев, то сказала Владимиру: 'После сладкого человек не захочет горького, так и мы, увидя греческую веру, не хотим иной'. 'Ну что ж, быть посему, выбираем христианство', - сказал Владимир”.

И далее вместо пропагандисткой кампании и убеждения Владимир пошел крушить русскую религию и внедрять христианство силой и кровью.

Вот так преподносится процесс христианизации Руси. Из всей этой официальной истории следует, что сама процедура выбора религии у Владимира и его свиты носила якобы наивный характер. И главную роль в этом выборе сыграла не осмысленность религии (ее никто и не разбирал), а внешняя красота ритуалов и стремление бояр к роскоши и богатству. То есть, по официальной версии, внедрение христианства на Русь было результатом глупости Владимира и его окружения.

[Гость]

А как было на самом деле?

Вся эта официальная версия, мягко говоря, не очень правдоподобна. Вспомним, что отец князя Владимира великий князь Святослав презирал христианство прекрасно понимая его сущность. Однозначны его слова: «Вера христианска — уродство есть». Не мог сын Святослава, зная мнение своего отца, вдруг ни с того ни с сего поменять религию всех русских предков. Не бывало такого на Руси никогда. Да и основания для такого серьезнейшего решения, как смена многотысячелетней религии, не могут быть такими примитивными, как это описано в официальной истории. Да и народ бы не стерпел такого надругательства над тысячелетней религией предков. Повесили бы такого поганого князя, и дружина бы не помогла.


Давайте посмотрим, кто же такой этот князь Владимир, откуда он взялся.

Появление евреев в Киевской Руси следует отнести к очень отдаленной эпохе. Евреи, жившие до Владимира, были из Хазарского царства.
Около 730 г. евреи оседлали все хазарские, караимские племена и власть захватил еврейский царь или «каган». Каган вместе со своими сановниками принял иудаистскую веру и сделал ее господствующей в стране. Так возникло это еврейское царство. Царство было сильным. Даже Киев одно время платил ему дань, но длилось это недолго.

В 965 г. князь Святослав взял хазарскую крепость Саркел на Азовском море, а в 969 г. пала и столица хазар — Итиль.



Святослав завоевал царство хазарского каганата и присоединил его к Руси. Но после этого хазарские евреи стали быстро наводнять Киевскую землю. Их манило туда огромное торговое значение Киева, лежавшего на главном водном пути от греков к Варяжскому морю.

Внедрение своих кадров в высшие эшелоны власти и совращение властителей через еврейских женщин — это один из наиболее любимых еврейских методов.

Мать князя Святослава — княгиня Ольга, не предполагая каких-либо дурных последствий, приняла на работу ключницу девушку Малушу (ласкательное от имени Малка — на иврите царица). Отцом означенной Малуши был раввин, также носивший еврейское имя Малк (на иврите — царь) из русского города Любича, который в свое время находился в вассальной зависимости от Хазарского каганата ( В. Емельянов «Десионизация», 1979, Париж)

По наущению своего папочки Малуша в один прекрасный момент отдыха подпоила и соблазнила князя Святослава и забеременела. Княгиня Ольга, узнав, что Малуша зачала от Святослава, разгневалась и сослала ее в село Будутино близ Пскова, где и родился Владимир.

Даже в «Повести временных лет» Владимир — внук раввина Малка остался фигурировать как «робичич», т. е. «раввиныч», однако в последующих официальных историях России стал упорно переводится как «сын рабыни».

Не лучше относился к плоду своей мимолетной (по пьянке) связи и сам князь Святослав Игоревич. Покидая землю Русскую и уезжая в Болгарию, Святослав старшего сына Ярополка посадил княжить в Киеве, среднего Олега в земле Древлянской, а самому младшему Владимиру не назначил никакого удела. Новгородцы, стремясь к самостоятельности от Киева, по совету Добрыни (брата Малки) стали просить у Святослава его сына Владимира в князья. Святослав не любил новгородцев и, отпуская к ним сына-полукровку Владимира, сказал: «Возьмите его! По Вас и князь».

Новгородцы повезли к себе малолетнего Владимира, с ним отправился и его родной дядя Добрыня (это по-русски, а подлинное имя Дабран) и правил Новгородом, пока возмужал Владимир (источник «Повесть временных лет», 1864 г.).

Дабран-Добрыня не дремал за престолом, а думал о реализации тысячелетних иудейских планов. Вначале он послал Владимира на двухлетнюю стажировку в Западную Русь, где к тому времени арийская вера сильно деградировала в результате малозаметной подрывной деятельности иудеев-псевдоязычников. Именно эти так называемые язычники задолго до появления Владимира медленно, но верно развращали западных руссов повсеместным насаживанием грубых идолов, храмов-капищ и, главным образом,принесением кровавых жертвоприношений. Чаще всего для этих жертвоприношений использовали невинных мальчиков, кровь которых пользовалась у евреев большим спросом.

Во время этой стажировки иудеи обучили Владимира, как ему отомстить ненавистным родичам по отцовской линии за потерю власти его родичами по матери в Любиче и в Хазарском каганате. Он должен был взорвать арийскую веру изнутри путем внедрения рабской христианской религии.

Вернувшись в Новгород с нанятой на иудейские деньги дружиной подонков, Владимир безжалостно и вероломно убивает своего брата Ярополка (ведь он всего лишь гой — скот по-иудейски) и узурпирует власть в южной Руси. Беременную вдову своего брата святой Владимир изнасиловал и взял себе вторую жену, Рогнеду, он для начала изнасиловал во взятом штурмом Полоцке на глазах ее связанных родителей-князей, которых потом велел убить.

Воссев на киевский престол, он по заранее разработанному коварному плану начинает проявлять повышенное почтение к арийским Богам. Призывает поставить ранее неизвестных на Руси идолов и не только поклоняться им, но и приносить в жертву невинных мальчиков. Жертвенная кровь собиралась и поставлялась иудейским заказчикам. 10 лет идолопоклонства, сопровождавшихся кровавым изуверством, как и было запланировано, взорвали арийскую религию изнутри. Русские стали роптать на собственных Богов, которым до этого благоговейно поклонялись тысячелетиями. Только после этого Владимир внедрил христианство силой, не вызвав особо мощного сопротивления, которое могло бы стоить жизни этому жиденку (В. Емельянов «Десионизация», 1979, Париж).

Несмотря на то что старая религия была в значительной степени скомпрометирована, новая христианская вера не была принята русским народом. И христианство, и коммунизм навязаны России силой, жестокой силой. И та и другая еврейские религии пролили на Руси море крови лучших сынов отечества.

Вначале Владимир и его банда поубивали языческих волхвов. Потом приглашенные Владимиром из Царьграда иудеи в поповских рясах начали войну с «поганым язычеством», каковым эти жиды называли светлую религию наших предков.

…На широких стогнах, в ночных кострах
Жгли языческое «чернокнижие».
Все, что русский люд испокон веков
На бересте чертил глаголицей,
Полетело чохом в гортань костров,
Осененной царьградской троицей.
И сгорали в книгах берестяных
Дива дивные, тайны тайные,
Заповеданный голубиный стих
Травы мудрые, звезды дальние.
(Игорь Кобзев)



В 996 г. князь Владимир уничтожает подробный Летописный Свод Русской Империи и устанавливает запрет на Русскую историю до христианизации, то есть закрывает историю. Но, несмотря на все старание, Владимиру и его шайке не удалось полностью ликвидировать исторические источники. Их было слишком много, и они были распространены очень широко.

Приняли чужую веру, проповедующую нищенство и внутреннее рабство, отказались от своего календаря. Вобщем, началось русское рабство, продолжающееся и по сей день.


Владимир отличался истинно варяжской жестокостью, необузданностью, пренебрежением всех человеческих норм и неразборчивостью в выборе средств — качествами, редкими даже для нравов тех времен. Получив отказ в руке полоцкой княжны Рогнеды — та не захотела идти за него, потому что Владимир был бастардом, незаконным сыном Святослава от древлянской рабыни-ключницы Малуши — Владимир идет на Полоцк войной, захватывает город и насилует Рогнеду на глазах отца и матери.

Как отмечает летописец, «был он ненасытен в блуде, приводя к себе замужних женщин и растляя девиц». Убив Ярополка, он тотчас берет его жену, то есть жену своего брата. А она была уже беременна. Родился сын, от Ярополка. И отношение к нему в семье было соответствующее. Как в свое время и к самому Владимиру. И вел он себя, надо полагать, тоже соответственно… В общем, вырос Святополк, будущий убийца своих же братьев Бориса, Глеба и Святослава, прозванный летописцем Святополком Окаянным…

Но так или иначе, а князь Владимир, столь страшный в своих необузданных страстях, стал ключевой фигурой в истории Руси. Всё, что вершилось после него, — лишь следствие его (?) выбора веры.

Князь же Владимир через восемь лет после убийства Ярополка окрестил Русь и стал Владимиром Святым. (!?) Как заключает летописец, «был невежда, а под конец обрел вечное спасение».

почитать еще по теме
А было ли крещение Руси?
Или это хорошо распиаренная религиозная оккупация?

Князь Владимир. И насильственное крещение Руси.

[Гость]

Летописные свидетельства
о насильственном крещении Руси.
Лаврентьевская летопись. Древний текст см:

ПСРЛ, т.1, в.1, М., 1962; повторение изд. ПСРЛ, Л" 1926; или в кн. "Литература Древней Руси 1Х-ХП ев". М., 1978. Перевод Б. Кресеня.

6488 (980). И начал княжить Владимир в Киеве один, и поставил кумиры на холме вне двора теремного: Перуна деревянного - главу серебряну, а ус злат, и Хорса-Дажьбога, и Стрибога, и Симаргла, и Мокошь... Владимир посадил Добрыню, дядю своего, в Новгороде. И, придя в Новгород, Добрыня поставил кумира над рекою Волховом, и приносили ему жертвы новгородцы как богу <...>.

Был же Владимир побежден похотью женскою, и вот какие были у него супруги: Рогнеда, которую посадил на Лыбеди <...>, от нее имел четырех сыновей: Изеслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода, и две дочери; от гречанки имел - Святополка; от чехини - Вышеслава; от другой - Святослава и Мстислава; а от болгарыни -Бориса и Глеба, а наложниц у него было 300 - в Вышгороде, 300 - в Белгороде и 200 на Берестове <...>. И был он ненасытен в блуде, приводил к себе и замужних жен и растлял девиц. Был он такой же женолюбец, как и Соломон, ибо говорят, что у Соломона было 700 жен и 300 наложниц. Мудр он был, а в конце концов погиб. Этот же был невежда, а под конец обрел спасение.



В год 6496 (988) пошел Владимир с войском на Корсунь, град греческий. <...> И послал к царям Василию и Константину, и так им передал: "Вот взял ваш город славный; слышал же то, что имеете сестру девою; если не отдадите ее за меня, то сотворю городу вашему (столице) то же, что и этому городу сотворил". И услышав это, они (Василий и Константин) опечалились, и послали ему весть, и так ответили: "Не пристало христианам выдавать жен за неверных. Если крестишься, то и ее получишь, и царство небесное примешь, и с нами единоверен будешь".

<...> По божьему промыслу в это время разболелся Владимир глазами, и не видел ничего, и скорбел сильно, и не знал, что делать. И послала к нему царица (Анна) и передала: "Если хочешь избавиться от болезни сей, то крестись скорее; иначе не избудешь недуга сего". Услышав, Владимир сказал: "Если воистину исполнится это, то поистине велик будет бог христианский". И повелел крестить себя. Епископ же корсунский с царицыными попами, огласив, крестил Владимира. И когда возложил руку на него, тотчас прозрел он. Владимир же, ощутив свое внезапное исцеление, прославил бога: "Теперь узрел я бога истинного:"

<...> После этого Владимир взял царицу и попов -корсунских с мощами святого Климента <...>, взял и сосуды церковные, и иконы на благословение себе. <...> Забрал и двух медных идолов, и четырех медных коней, что и сейчас стоят за церковью св. Богородицы. Корсунъ же отдал грекам как вено за царицу, а сам пришел в Киев. И когда пришел, повелел кумиры опрокинуть - одних изрубить, а других - предать огню. Перуна же повелел привязать к хвосту коня и волочить его с горы по Боричеву взвозу к Ручью, и приставил двенадцать мужей колотить его жезлами. Делалось это не потому, что дерево чувствует, но для поругания беса <:>. Вчера был чтим людьми, а сегодня поругаем. Когда влекли Перуна по Ручью к Днепру, оплакивали его неверные люди <...>. И, притащив, сбросили его в Днепр. И сказал Владимир сопровождающим: "Если он где пристанет, вы отпихивайте его от берега, до тех пор, пока не пройдет пороги, тогда лишь оставьте его". Они так и сделали, как он велел. Как только оставили его за порогами, так принес его ветер на мель, которую потом прозвали Перунья Мель, так она и до сего дня называется. Затем послал Владимир по всему городу сказать: "Если не обратится кто завтра на реке - будь то богатый, или бедный, или нищий, или раб, - противен будет мне".

Мазуринский летописец. ПСРЛ. т. 34, М., 1968. Перевод Б. Кресеня.

6498 (992). Добрыня, Дядя Владимира, отправился в Великий Новгород, и все идолы сокрушил, и требища разорил, и многих людей крестил, и церкви воздвиг, и священников поставил по городам и селам новгородского предела. Кумира же Перуна посекли, и низвергли на землю, и, привязав веревки, повлекли его по калу, бив жезлами и топча. И в это время вошел бес в того бездушного кумира Перуна и в нем возопил, как человек: "О горе мне! Ох мне! Достался я немилостивым рукам". И сбросили его люди в реку Волхов и заповедали, чтобы никто его не перенял. Он" же, проплывая сквозь великий мост, ударил по мосту своей палицей и сказал: "Здесь пусть тешатся люди новгородские, вспоминая меня", и тут творили безумные люди многие годы, сходились в некие праздники и устраивали представления, и творили бои.

Иоакимовская летопись. Древний текст в кн. Татищев В.Н. История Российская, 1т. М., 1963. Перевод Б. Кресеня.

6499 (991). В Новгороде люди, увидев, что Добрыня идет крестить их, учинили вече и заклялись все не пустить их в город и не дать опровергнуть идолов. И когда он пришел, они, разметав мост великий, вышли с оружием, и какими бы угрозами или ласковыми словами их Добрыня ни увещевал, они и слышать не хотели, и вывели два самострела больших со множеством камней, и поставили их на мосту, как на настоящих своих врагов. Высший же над славянскими жрецами Богомил, который из-за своего красноречия был наречен Соловьем, запрещал людям покоряться.

Мы же стояли на торговой стороне, ходили по торжищам и улицам, и учили людей, как могли. Но гибнущим в нечестии слово крестное, которое апостол сказал, явилось безумием и обманом. И так мы пребывали два дня и крестили несколько сот людей.

Тоща тысяцкий новгородский Угоняй, ездил повсюду и кричал: "Лучше нам помереть, нежели богов наших дать на поругание." Народ же оной страны, рассвирипев, дом Добрыни разорил, имение разграбил, жену и родных его избил. Тысяцкий же Владимиров Путята, муж смышленый и храбрый, приготовив ладью и избрав от ростовцев 500 человек, ночью переправился выше города на ту сторону и вошел в город, и никто не остерегся, так как все видевшие их думали, что видят своих воинов. Он же, дойдя до двора Угоняя, его и других первых мужей тотчас послал к Добрыне за реку. Люди же той страны, услышав про это, собрались до 5000, обступили Путяту, и была между ними злая сеча. Некоторые пошли и церковь Преображения Господня разметали и дома христиан стали грабить. А на рассвете подоспел Добрыня с бывшими с ним воинами, и повелел он у берега некоторые дома поджечь, чем люди были весьма устрашены, и побежали они тушить огонь; и тотчас перестали сечь, и тоща первые мужи, придя к Добрыне, стали просить мира.

Добрыня же, собрав воинов, запретил грабеж, и тотчас сокрушил идолов, деревянные сжег, а каменные, изломав, низверг в реку; и была нечестивым великая печаль. Мужи и жены, видев это, с воплем великим и слезами просили за них, будто за настоящих богов. Добрыня же, насмехаясь, им говорил: "Что, безумные, сожалеете о тех, которые себя оборонить не могут, какую пользу вы от них чаять можете". И послал всюду, объявив, чтоб все шли ко крещению. <...> И пришли многие, а не хотящих креститься воины притаскивали и крестили, мужчин выше моста, а женщин ниже моста. <...> И так крестя, Путята шел к Киеву. Потому люди и поносят новгородцев, мол, их Путята крестил мечем, а Добрыня огнем.

Лаврентьевская летопись. Перевод Б. Кресеня.

6532 (1024). В тот же год восстали волхвы в Суздале, избивали они старую чадь по дьявольскому наущению и бесованью, говоря, что они прячут запасы. Был мятеж великий и голод по всей стране <...>. Ярослав же, услышав о волхвах, пришел к Суздалю; захватив волхвов, одних изгнал, а других казнил, говоря так: "Бог за грехи насылает на всякую страну голод, или мор, или засуху, или иную казнь, человек же не ведает за что".

6779 (1071). <...> В те же времена пришел волхв, обольщенный бесом; придя в Киев, он говорил и то поведал людям, что на пятый год Днепр потечет вспять и что земли начнут меняться местами, что Греческая земля станет на место Русской, а Русская - на место Греческой, и прочие земли изменятся. Невежды слушали его, верные же смеялись, говоря ему: "Бес тобою играет на погибель тебе". Что и сбылось с ним: в одну из ночей пропал без вести.



6579 (1071). Был голод в Ростовской области, и тогда восстали два волхва близ Ярославля <...>. И пришли на Белозеро, и было с ними людей 300. В то же время случилось прийти от Святослава собирающему дань Яню, сыну Вышатину <...>. Янь же повелел бить их и вырывать у них бороды. Когда их били и выдирали расщепом бороды, спросил их Янь: "Что же вам молвят боги?" Они же ответили: "Стать нам пред Святославом!" И повелел им Янь вложить рубли в уста и привязать их к мачте лодки и пустил их пред собою в ладье, а сам пошел за ними. Остановились на устье Шексны, и сказал им Янь: "Что же вам теперь боги молвят?" Они же ответили: "Так нам боги молвят: не быть нам живыми от тебя". И сказал им Янь: "То они вам правду поведали". <...> Они же, схватив их, убили их и повесили на дубе.

6579 (1071) Такой волхв появился при Глебе в Новгороде; говорил людям, притворяясь богом, и многих обманул, чуть не весь город, уверяя, будто "все ведает и предвидит", и хуля веру христианскую, уверял, что "перейдет Волхов перед всеми". И был мятеж в городе, и все поверили ему и хотели погубить епископа. Епископ же взял крест и облекся в ризы, встал и сказал: "Кто хочет верить волхву, пусть идет за ним, кто же верует, пусть ко кресту идет". И разделились люди надвое: князь Глеб и дружина его пошли и встали около епископа, а люди все пошли за волхва. И начался мятеж великий между ними. Глеб же взял топор под плащ, подошел к волхву и спросил: "Ведаешь ли, что завтра утром случится и что сегодня до вечера?" - "Все предвижу". И сказал Глеб: "А знаешь ли, что будет с тобою сегодня?" - "Чудеса великие сотворю", - сказал. Глеб же, вынув топор, разрубил волхва, и пал он мертв <...>.

Никоновская летопись. ПСРЛ, т. 10., М., 1965; поет. Спб., 1862. Перевод Б. Кресеня.

6735 (1227) Явились в Новгороде волхвы, ведуны, потворницы, и многие волхвования, и потворы, и ложные знамения творили, и много зла сделали, и многих прельстили. И собравшиеся новгородцы поймали их и привели на двор архиепископа. И мужи князя Ярослава вступились за них. Новгородцы же привели волхвов на двор мужей Ярослава, и сложили великий огонь на дворе Ярослава, и связали волхвов всех, и бросили в огонь, и тут они все сгорели.

Материал с ресурса
"Славянское Язычество"
история, культура, философия
http://paganism.ru

***************

А так-же, поборникам христианства, полезно ознакомился со имеющимися летописями периода 10-12 века, археологическими исследованиями и документами той эпохи, например трудами арабских и византийских авторов, посвящённых крещению Руси...
Не, враньё это, конечно. Ибо как раз из этих данных, не считая летописей 10 века написанных на бумаге 16-го шрифтом 17-го как раз и видно вымирание, обнищание и деградация Руси. Просто сравните описания Руси и её влияния на Византию Византийскими авторами в 10 и 12 веках, географию походов и заваеваний Святослава храброго, с Владимиром Мономахом, таможенные документы о торговле с Русью Арабов в 10-м и 12-м веках, отношения к нам в тот же период немцев и поляков, слова Арабского историка осотне Русских городов в 10-м веке(причём по его словам в Византии тогда было только ТРИ населённых пункта, которые можно было назвать городом) и скандинавское название Руси - Гардарика(страна городов) с тем, что застали тут монголы веке в 13 - разоренный постоянными междоусобицами, раздробленный, обезлюдевший край. Причем НИКАКИХ внешних врагов за тот период на Руси не было. Только крещение... Вообще, всем, кому интересна сия тема, могу порекомендовать труды Л. Прозорова Язычники крещеной Руси. Повести чёрных лет, где общедоступным языком описывается вся трагедия прихода на русь ЧУЖОЙ веры.

[гость]

Что такое Ночь Сварога обьясняется в полном тексте по ссылке внизу .

от модератора = Это Николай Левашов, очень плодовитый но не очень желаемый автор у нас на сайте. Есть прекрасная книга Ночь Сварога автор Sunchаrion Так вот найти ее в сети неозможно, по любому поиску вылезают тысячи ссылок на одноименную книжку Левашова. F настоящая крутая и мощная, скрыта и заброшена. Но кое-что из писателя-фантаста Левашова мы публикуем, не всё же из десятков толстых книг у него липа.

...А теперь, давайте вернёмся к последней Ночи Сварога, которая накрыла своим тёмным покрывалом Мидгард-Землю в Лето 6496 (988 г. н.э.) и посмотрим, что происходило на Белом Свете с началом этой Ночи. И, в первую очередь, обратим внимание на события, происходящие на территории Русов, по крайней мере, из того, что оставили доступным большинству на сегодняшний день...

Начнём с сумерек. В середине IX века, нарушив вековые традиции, власть в Киеве захватил прямой потомок Кия, князь-варяг Оскольд (Аскольд), вместе со своим младшим братом Дием.

По традиции, на княжение выбирали достойных на восемь лет и только за особые заслуги перед народом, могли выбрать на второй срок или сделать правление пожизненным, но никогда не наследным.

Выбирался военный князь – хан и князь мирской. В мирное время большей полнотой власти обладал мирской князь, а в военное время – князь-хан. Князь-хан выбирался обычно из высшей касты профессиональных воинов – варягов.

Захватив власть в Киеве, Оскольд стал называться хаганом, в самом названии соединив две ветви власти: военную – хана и светскую – кагана в одну. В результате сливания этих титулов, ха(на)-(ка)гана возник титул ха-гана. Даже из построения нового титула видно то, что титул хана в нём является определяющим.

По сохранившимся сведениям, Оскольд был выдающейся личностью своего времени, талантливым воином и государственным деятелем. Он организовал несколько военных походов Русов на Ромею (точнее, в то время Империя носила название Арамеи (R. Roman)), многие были удачными, и Царьград платил Русам дань.

Во время своего последнего похода на Царьград, в Лето 6374 от С.М.З.Х. (866 году н.э.), князь Оскольд пришёл под стены города на 360 кораблях и с конной дружиной. После подписания мирного договора, ему предложили принять крещение в арамейскую религию (которая станет называться христианской с начала XII века), но Оскольд не спешил принимать предложение.

Стоило ему отказаться от подобной «милости», как, согласно легенде, он тут же ослеп. И тогда царь арамейский Михаил заявил Оскольду, что, если он хочет избавиться от болезни, то должен немедленно креститься, иначе не выздоровеет никогда.

Такая «поспешность» с немедленным крещением, иначе не будет «выздоровления» никогда ... такой подход для обращения в новую веру кажется несколько странным, если не сказать – подозрительным.

Немедленное выздоровление Оскольда после принятия крещения от Патриарха Фотия, весьма подозрительно, если учесть последствия данного «чуда», столь выгодные для ромеев. Особенно настораживает предложение немедленного крещения или Господь Бог никогда не исцелит и выздоровление не наступит.

Любопытно то, что Господь Бог очень «вовремя» продемонстрировал свою силу с очень большой пользой для ромеев. Ни на кого не опускалась «божия благодать», когда дружины Русов осаждали город, тогда Господь Бог не проявлял никакой милости к своим «верным» рабам – ромеям, не защитил их ни тогда, ни позже.

Кто-то может сказать, что Господь Бог отвернулся от грешников, а потом «передумал». Кого это устраивает, – «Да будет благословен он» – как сказал бы священник, вопрос только – кем и для чего?!

Но мне кажется, что, в данном случае, всё – гораздо проще и банальнее.

Ромеи, в современном «варианте» истории более известные, как византийцы, всегда были коварными и лживыми политиками. Для достижения своих целей, они использовали любые средства, придерживаясь правила, что цель оправдывает средства.

Среди прочих «талантов» – они славились, как искусные отравители. Причём, применяемые ими яды было очень трудно обнаружить и опознать. Скорей всего, «новые друзья» Оскольда дали ему яда, который, в первую очередь, вызывает слепоту. И, если не дать вовремя соответствующего противоядия – человек потеряет не только зрение, но и саму жизнь.

Не этим ли объясняется настоятельное требование принять немедленно крещение, иначе выздоровление никогда не наступит!?

Скорей всего, царедворцы пошли на сознательный риск, после некоторого изучения характера Оскольда, надеясь, что он очень быстро согласится на «чудесное» исцеление. К их радости, Оскольд повёл себя так, как они ожидали...

Довольно ловко одураченный Оскольд, вернувшись в Киев, отвергает ведическую систему миропонимания и силой пытается крестить Русов Киевской Руси в Лето 6374 от С.М.З.Х (866 году н.э.).

В Велесовой Книге о князе Оскольде говориться, как о тёмном воине, принявшем крещение от греков. Волхвы говорят в Велесовой Книге об Оскольде именно, как о тёмном воине! Как о проводнике тёмных сил (социальных паразитов).

Но первая попытка крещения Русов в греческую веру – в культ Дионисия не увенчался успехом. На землях Киевской Руси, при Оскольде, Тёмным Силам не удалось навязать духовное рабство. Но это были только «сумерки» Дня Сварога...

В Лето 6390 от С.М.З.Х (882 году н.э.) Киев захватили пришедшие с севера с дружиной Русов Олег с Игорем. Олег обманом захватил Оскольда и убил его. С гибелью Оскольда, проникновение греческой веры – культа Дионисия – на просторах Киевской Руси было остановленно.

Принявших греческую веру никто не преследовал (весьма зря), каждому, по традиции, позволяли верить в того «Бога», которого принимала душа. Подобная терпимость наших предков к другим верованиям очень скоро «аукнулась» им большой кровью.

После убийства Оскольда, киевским князем стал малолетний Игорь, от имени которого некоторое время правил Олег, позже прозванный Вещим Олегом, что говорит о его ведическом воспрятии мира. Скорей всего, Вещий Олег был боевым волхвом-магом, но это – другое повествование...

Казалось бы, захват Киева Олегом и Игорем остановил проникновение Тёмных Сил на земли Киевской Руси. Но, свергнув и убив Тёмного воина Оскольда, узурпировавшего власть, Олег посадил на Киевский Стол малолетнего Игоря, сына Рюрика, также нарушив древние традиции.

Это стало первым шагом к абсолютной монархии, первым, но далеко не последним отклонением от традиций прошлого, которые были действенны многие тысячи лет и не позволяли Тёмным Силам проникнуть в социальную систему Славяно-Ариев.

Князь Игорь сделал второй шаг к пропасти, сделав восседание на Киевский Стол наследственным.

Большинство помнит красивую легенду о княгине Ольге, которая отомстила древлянам за смерть своего мужа – Великого Князя Игоря, востребовав у древлян дань в виде певчих птиц, которых она приказала затем отпустить домой, с привязанной к их лапкам горящей паклей.

Таким образом она сожгла город древлян до тла. Но мало кто вспоминает, почему древляне убили князя Игоря! А погиб он из-за собственной жадности и за попытку порушить древние традиции, согласно которым, князю давали десятину на содержание дружины.

Князь Игорь решил собрать подать по второму кругу и именно за это, был убит древлянами. После его гибели, на Киевский Стол сел его трёхлетний сын Святослав в Лето 6453 от С.М.З.Х. (945 год н.э.).

Великий князь Святослав вырос светлым воином, именно он смог разбить Иудейский Хазарский Каганат, паразитическое государство, в Лето 6472 от С.М.З.Х. (964 год н.э.).

Иудейский Хазарский Каганат, к началу Ночи Сварога, превратился в мощное паразитическое государство, метастазы которого проникли во многие государства Европы, Ближнего Востока и Азии.

Если бы это паразитическое государство продолжало существовать, то даже трудно себе представить последствия этого для всего мира и особенно для Русов.

Именно благодаря Святославу, Тёмные Силы не смогли поработить полностью Русскую Землю в самом начале Ночи Сварога, как они планировали.

Если бы не он, проводники Тёмных Сил – иудеи – смогли бы захватить власть в Землях Русов ещё тысячу лет назад. Захватить власть им удалось только в Лето 7425 от С.М.З.Х. ( 1917 год н.э.)...

Но, к сожалению, разгромив Иудейскую Хазарию, Святослав впустил «лису в курятник». Его мать, Великая княгиня Ольга, принявшая греческую веру, люто ненавидела своего собственного сына именно из-за того, что он был светлым воином и за то, что он сделал для спасения Киевской Руси.

И, чтобы не допустить продолжения начатого его сыновьями, через княгиню Ольгу, полностью контролируемую Тёмными Силами, ему подсунули хазарскую иудейку, перешедшую для этого в греческую веру (напомню, в то время греческой верой был культ Дионисия, который по сути, кроме названия, мало отличался от сменившего его в XII веке н.э. христианского культа).

Традиционный иудейский вариант захвата контроля и власти – через иудейских женщин. Так называемый, институт иудейских «невест» – весьма эффективное оружие для захвата власти и контроля в странах, к которым они проявляют тот или иной интерес. Именно с помощью иудейских «невест» был захвачен в VII веке н.э. Хазарский Каганат... но это – тоже другая ис(з)тор(ы)ия.

Так вот, княгиня Ольга «подсунула» Святославу свою ключницу – Малку, своё доверенное лицо (любопытный факт, сам по себе), в виде наложницы. Малка (с иврита дешифрируется, как царица) была дочерью раввина Малика (Малик дешифруется, как царь) из русского города Любича, что под Черниговом.

Раввины у иудеев практически всегда были из колена левитов – «царского» колена иудеев.

Обычно, иудейскую «невесту» специально готовили для её миссии. Обучали, так называемой, Чёрной Тантре – методам влияния и подчинения мужчин через секс.

Хорошо обученная иудейская «невеста», до мельчайших деталей изучившая «тонкости» мужского организма, весьма легко получала контроль над мужчиной подобным образом. При этом, посредством Чёрной Тантры, производилось зомбирование мужчин, превращение их в легко управляемых марионеток.

Даже в самом слове Удовольствие это заложено. Если нельзя победить врага в честном бою – его можно победить через Удовольствие – через Уд. Уд – это одно из названий мужского полового органа.

К примеру, в названии тех же самых иУдеев содержится корень Уд, что расшифровывается, как И(у)ссекающие

Уд. Другими словами, производящие обрезание – усечение крайней плоти.

Любопытно и то, что у мужчин колена левитов обрезание не принято, хотя для всех остальных колен иудейских оно – обязательно. Есть и этому, казалось бы, парадоксу, весьма простое объяснение, но об этом – в другом месте и в другой час...

Интересно получается: мать Святослава – княгиня Ольга – подсовывает своему сыну ключницу (своё доверенное лицо) в виде наложницы (сексуальной «игрушки») иудейку Малку, прекрасно понимая и зная, кто она такая и что из себя представляет.

Несколько «странно» выглядит подобна материнская «забота» о сексуальной жизни своего сына, у которого, к тому же, была законная жена!

Этот факт говорит о полном её контроле со стороны Тёмных Сил. Так как в греческой религии (вера – правильно расшифровывается, как Просветление Знанием), – культе Дионисия, сменившей позднее название на христианскую, прелюбодеяние (супружеская измена) всегда считалась большим грехом.

В силу этого, подобная «забота» глубоко «верующей» княгини Ольги выглядит весьма странно, если не сказать более...

Так или иначе, ключница княгини Ольги – Малка, становится наложницей у Святослава. Князь Святослав, с малолетства воспитывался, как воин и подобных тонкостей не понимал.

Но, даже с «помощью» иудейки Малки, Тёмным Силам не удалось подчинить себе Святослава. Сейчас не будем разбираться – был или не был Владимир сыном Святослава, но, по всем иудейским законам, он был иудеем. Признание или усыновление Святославом сына Малки, было, по сути, единственной серьёзной ошибкой Святослава.

В принципе, эта ошибка послужила причиной гибели и самого Святослава и его законных сыновей – Олега (в 977 году) и Ярополка (в 980 году), которые были уничтожены, вместе со своими жёнами и детьми, по приказу «сидевшего» в то время на Новгородском княжестве иудея Владимира.

Захватив, в Лето 6488 от С.М.З.Х. (980 год н.э.), Киевский Стол, иудей Владимир, ставший Великим Князем Киевским, приступил к осуществлению задуманного Тёмными Силами.

В ведической Киевской Руси, с многотысячелетними ведическими традициями, он «вдруг» ставит кумиров Перуну, Даждьбогу, Стрибогу, Хорсу и богине Мокоше в городе Киеве, Новгороде и возможно других городах Русов. Но, по всей земле русской их прекрасно знали и почитали с глубокой древности и никто и никогда не забывал.

Получается какая-то несуразица. Но это – только на первый взгляд. На самом деле, это была хорошо продуманная провокация.

Пытаясь «укрепить» ведические верования Русов, иудей Владимир, приказывает приносить этим кумирам кровавые жертвы животными и людьми.

Всё дело в том, что принесение человеческих жертв и жертв животными, относится к ритуалам культа Кали-Ма – Чёрной Матери, которые оттуда «перекочевали» в иудаизм, в то время, как у Славяно-Ариев ни человеческих жертвоприношений, ни жертвоприношений животными не было никогда.

Даже в летописях, которые писались священниками в угодном для него и, соответственно, для церкви, свете, говорится о том, что он приказывал, заставлял своих людей приносить кумирам кровавые жертвы. Вполне возможно, что «актёрами», в обличиях волхвов и кудесников, выступали верные люди самого «князя» Владимира.

Разыграв столь нужный для ис(з)-тор(а)ии спектакль, Великий «Князь Киевский» – иудей Владимир – «выбрал» за Русов для них новую религию – культ Дионисия, сначала окрестившись в Корсуни сам, а затем, силой окрестивший в греческую религию жителей городов русских. И, в первую очередь, конечно, жителей столичного города Киева.

Как происходило «добровольное» принятие греческой веры сообщают нам летописи, которые, по понятным причинам, сильно смягчают описание происходящего бедствия.

Для крещения Новгорода Владимир послал с дружиной своего родного дядьку по материнской линии (иудея) Добрыню. Славянское имя служило хорошим прикрытием не только во время Великой «русской» революции 1917 года, но и за тысячу лет, до хорошо знакомых многим событий двадцатого века.

Так вот, Добрыня прибыл в Новгород с дружиной и сжёг несколько теремов новгородцев. И только под угрозой сожжения дотла всего города, новгородцы приняли «святое» крещение.

«Почему-то» летописи не упоминают о том, сколько людей было уничтожено при «добровольном» принятии крещения. Очень часто люди, после крещения под угрозой оружия, возвращались к своим вековым традициям сразу после того, как «крёстные» отцы убывали восвояси вместе с дружиною.

О чём же «скромно» умалчивают летописи?

«Всего лишь» о том, что «За 12 лет насильственного навязывания греческой религии, было уничтожено 9 миллионов славян, отказавшихся отречься от Веры Предков и это – при том, что всего населения, до крещения Руси, было 12 миллионов человек» (Дий Владимир «Русь Православная до принятия христианства и после»).

Таким образом, вторая попытка крещения Киевской Руси князем Владимиром «Святым» в Лето 6496 от С.М.З.Х. (988 г. н.э.) оказалась вполне успешной. Греческая религия стала государственной религией на просторах Киевской Руси и, хотя процесс навязывания Русам чуждой им религии продолжался с переменным успехом до конца XI столетия по христианскому календарю, тем не менее, процесс пошёл...

Но самое необычное из всего этого то, что духовное порабощение Русов, превращение греческой религии в государственную на землях Киевской Руси, совпало с началом Последней Ночи Сварога в Лето 6496 от С.М.З.Х. (988 г. н.э.).

полный текст статьи Николай Левашов
http://www.levashov.info/Articles/Svarog_Night.html

[Светлана]

Преступления христиан совершенные в древности в борьбе за установление самой истинной религии на земле, основанной на вере (вкратце)


"Попы убеждают, что если человек искренне верил во что-то, искренне заблуждался, то ему на том свете это простится, даже если он не в то верил. Это грубая ложь. Никакие заблуждения (искренние или неискренние) не прощаются. Боги подарили вам разум и душу и дали возможность пользоваться ими. А если вы вместо использования своего разума и своей души, вместо размышлений, "искренне" верили в какой-то бред, то, значит, зря Боги дали вам разум. Вы этот подарок не использовали. В следующей жизни не будете разумным человеком. Закон кармы справедлив: что посеешь, то и пожнешь.»

64 г. Христиане поджигают Рим. Позже вину за это злодеяние христиане свалили на императора Нерона.
391 г. Рим. Император Феодосий запрещает все языческие культы.
392 г. Рим. Феодосий издает указ о закрытии всех языческих храмов. Часть из них должна быть полностью разрушена.
394 г. Феодосий запрещает Олимпийские игры.
415 г. Александрия. Разъяренная толпа фанатиков-христиан убивает греческого математика и философа Евпатию(женщина), управляющую знаменитой александрийской библиотекой. После убийства Евпатии, христиане разрушают саму библиотеку.
438 г. Рим. Вступает в силу закон, который предусматривает смертную казнь для язычников.
451 г. Рим. Вводится смертная казнь и для тех, кто предоставляет свои жилища язычникам для отправления языческих культов.
719 г. Папа Грегор поручает бишопу(епископу) Бонифацию миссионерство среди германских племен. В 723 г. Бонифаций собственноручно срубает известную святыню Германцев - Дуб Донара (бога Тора) в Земле Гессен и строит из него часовню.
956-986 гг. Гаральд Синезубый силой пытается ввести христианство в Дании, вплоть до 960 г. это же делает Гакон Добрый и Трюггви, отец Олафа Святого в Норвегии ("Сага о Йомских Викингах").

988 г. Кн. Святым Владимиром (Василием: имя, данное при крещении) - истреблены кумиры Велеса и Услада, кумир Перуна избит палками и лошадями протащен через весь Киев, уничтожены кумиры Хорса, Стрибога, Симаргла, Макоши, Даждьбога. "А кто не прийдет, противен мне будет" - так сказал Влидимир. Русь крестили в кровавой купели, освещаемой отблеском пожарищ.
989-990 гг. "Святой князь Владимир" в процессе крещения учинил резню в Новгороде. Князь Владимир при покорении и крещении белых хорватов уничтожил десятки городов и сел. Учреждение "Церковного Устава св. Владимира", где предписывалось сожжение волхвов.

995-1002 гг. Олаф Трюгвассон начинает введение христианства в Норвегии, оскверняет капище Тора ("Сага об Олафе Трюгвассоне").
1008 г. Уничтожена священная роща (Святобора) сорбов близ Мерзебурга епископом Мерзебургским ("Вагнерово рассуждение об идолопоклонстве древних жителей Миснии", Лейпциг, 1698 г.)

1018 г. Пожар в Киеве. Христиане, приписывая его злому чародейству, безжалостно убивают многих старых женщин, мнимых волшебниц.
1252 г. Булла Иннокентия IV „ad exstirpenda" (об уничтожении) о введении пыткок для получения признания.
1633 г. Инквизиция вынуждает отказаться от «своих заблуждений» итальянского математика, философа и физика Галилео Галилея.
1063-1157 гг. Неоднократно сжигался храм Радегаста (Ретринский Храм) г. Ретра на земле лютичей-ретарей. Последний раз германским государем Лотарем. Оплавленные бронзовые кумиры лютичей числом 85 штук из Храма найдены в начале 18 века и описаны в 1774-1795 гг. Многие фигурки содержат славянские рунические надписи, как на Микоржинских камнях (Польша, Познаньское воеводство).

1150 г. "Святой князь Александр Невский" учинил резню в Новгороде (убийство мирных жителей).
1168 г. После захвата датским королем Вальдемаром I острова Руян (Рюген, Германия), осквернен и разграблен храм Свентовита (Аркона). Кумир Свентовита вместе с другими изображениями языческих кумиров истреблен епископом Абсалоном (Гельмгольд "Славянская Хроника". До 1177 г.).
1169 г. "Святой князь Андрей Боголюбский" сжег Киев.
1227 г. Новгород, четыре волхва были приведены на архиерейский двор и там сожжены: "изжьгоша волхвов четыре на Ярославлъ дворе" с разрешения архиепископа. Никоновская Летопись, т.10, СПб., 1862 г.: "Явились во Новогороде волхвы, ведуны, потворницы, и многие волхования, и потворы, и знамения творили. Новогородцы же поймали их и привели волхвов на двор мужей князя Ярослава, и связали волхвов всех, и бросили в огонь, и тут они все сгорели".
1375 г. Новгород. Казнь еретиков-стригольников.
1411 г. Псков. Сожжены 12 "вещих жонок" (колдуний, ведьм).
1462 г. Иоанн Можайский, осудив на смерть боярина Андрея Дмитриевича, всенародно сжег его на костре вместе с женою за мнимое волшебство.
1484 г. Булла Инокентия VIII, осуждено 100 тыс человек.
1485 г. Пьемонт. Сожжена 41 «ведьма».
1504 г. По приказанию московского митрополита Даниила за чтение иностранных книг в Москве сожгли князя Лукомского, как еретики были сожжены Иван Волков, Михаил Коноплев, Иван Максимов, в Новгороде - Некрас Рукавов. Позже их участь разделил Юрьевский митрополит Кассиан.
1551 г. Стоглавый собор запретил заниматься рядом наук, в том числе астрономией.
1554 г. Сожгли Матвея Башкина, проповедовавшего, что рабство несовместимо с христианством.
1568 г. По наущению церковников была разгромлена первая русская типография, а смерд Никитка, изобретший летательный аппарат, сожжен «за содружество с нечистой силой».
1601-1603 гг. Во время страшного голода митрополит, имея полные амбары хлеба, придержал свои запасы, выжидая, пока цены поднимутся еще выше.
1619 г. Тулуза. По приказу церкви сожжен итальянский философ Ванини. Сначала ему отрезали язык, чтобы он не мог обращаться к народу. Так как философ намеревался продолжать писать, было вынесено решение сжечь Ванини живым.
1640 г. Христианские ханжи из группы «ревнителей благочестия» побудили молодого царя Алексея Михайловича издать указ против скоморохов. «В одной Москве десятки возов набивали музыкальными инструментами, отнятыми и в боярских и в дворянских, и в домах посадских людей. И жгли, жгли, жгли».

1654-1659 гг. Раскол в русской христианской церкви. Гонения на старообрядцев. По наущению Никона и приказам царя Алексея Михайловича христиане нового обряда совершают следующие деяния:
Убиты протопоп костромской Данила, поп Михайла волжский
Священнику Гавриилу отрубили голову в Нижнем Новгороде
Старца Иону Казанца разрезали на пять частей в Кольском остроге
В Холмогорах сожгли священника Полиевкта и с ним вместе четырнадцать человек
В Нижнем сожгли народу много
В Казане - 30 человек
В Киеве - стрельца Илариона
А живущих на Волге, в городах, селах и деревнях, клали по меч тысящами
1676 г. После девятилетней осады Киновии Соловецкой воевода Иоанн Мещерский ворвался в поселение и жестоко истребил до 500 человек (...и всеразличными смертьми чашу страданий испиша, аки класы доброплодныя острейшим мучения серпом пожати быша, и кровию своего древлецерковная предания запечатлеша).
1682 г. В деревянном срубе сожжены: протопоп Аввакум вместе с женой Анастасией и детьми, иерей Лазарь Романовский, претерпевший двукратное отрезание языка и усечение десницы (правой руки), диакон Федор Благовещенского Собора, также претерпевший двукратное отрезание языка и отсечение десницы, а также инок Епифаний
1250-е гг. "Святой князь Александр Невский" учинил резню в Новгороде (и это не поле брани, это убийство мирных жителей, гражданских).

Конец XIII века. Обосновывая практику кровавых расправ с инакомыслящими и сопротивляющимися, иерархи православной церкви охотно ссылались на деятельность библейских персонажей. Так, владимирский епископ Серапион в конце XIII века, призывая к расправе с "колдунами" и "ведьмами", указывал на пример пророка и царя Давида в Иерусалиме, которые искореняли "всех творящих беззаконие: одних убийством, иных заточеньем, а иных - заключеньем в тюрьму" [Е. Петухов, Серапион Владимирский, русский проповедник XIII века, СПБ 1888, стр.65.]. Видели ли деятели церкви, что истребление людей противоречит некоторым положениям евангельской проповеди? Они не могли этого не видеть, но вспоминали о евангельском милосердии только тогда, когда это им было выгодно.
1285 г. Кормчая книга. "отлучать от церкви тех, кто ходят к волхвам и обавникам".
1375 г. Новгород. Казнь еретиков-стригольников.

XV век Новгородский епископ пишет митрополиту Зосиме: "Ано фрязове по своей вере како крепость держат! Сказывал ми посол цесарев про шпанского короля, как он свою землю очистил, и аз тех речей и список к тебе посылал - завидки берут и хочется перенимать опыт у инквизиции..."


1490 г. Собор требовал смертной казни еретиков, Иван III воспрепятствовал.
1499 г. Книга "Поучение священнослужителей". Против язычества.
Начало XVI века. Казнь Фомы, двоюродного брата Дмитрия Тверетинова (иконоборцы).
1504 г. Собор постановил сжечь Ивана Волка-Курицина, Дмитрия Коноплева и Ивана Максимова в клетке, что и было осуществлено.
1515 г. Сожжено и уничтожено более 500 ведьм.
1505 г. Поучения против язычества в "Грамоте митрополитов Фотия и Даниила", "Домострой" и "Стоглав" предписывают наказания волхвов и тех, кто знается с кудесниками.
1551 г. Иван Грозный пишет митрополиту Макарию: "В монахи постриглись ради покоя телесного, чтобы всегда бражничать. Упивание безмерное, разврат, содомский грех. Отцы пустынники ходят с иконами, якобы собирая деньги на постройку монастыря, а на самом деле затем, чтобы их пропить". Вся эта поповщина существовала за счет труда русского крепостного. Только на Троице-Сергиев монастырь работало около 80.000 крепостных.
1552 г. Поучения против язычества в "Судебнике".
1564 г. Иван IV, письмо Курбскому: "Нигде же обрящеши не разориться царству, еже от попов владому".

Статистика: за 1601-1700 гг. в Москве было издано 483 тиража книг.

Из них НЕ религиозных - всего 7 (семь).


1648 г. Указ христианского монарха Алексея Михайловича о запрещении песен, праздников, плясок, игрищ. Запрещено даже качаться на качелях (!). Запрещено хоронить павших воинов в горицах (курганах) и проводить тризну (поминки с застольем). В указе упоминалось о вреде скоморохов, предписывалось ломать дуды, гусли и т.д., а тем, кто за скоморохами следует (подражает, ряжничает), предписывались батоги и ссылка.

РАСКОЛ: После решений собора 1666 г. нераскаявшиеся остатки стригольников Соловецкого монастыря по настоянию патриарха Иоакима были казнены (более 50 человек).

И это далеко не полный список.

Как можно называть веру святой и от Бога, если она насаждается путями далёкими от Божиих деяний творения и дарения жизни, путями безжалостного террора не взирая ни на женщин, ни на детей, ни на стариков. Как можно называть веру якобы от Бога если носители этой веры уничтожают учёных, философов древности, объявляя все дохристианские знания и дохристианскую эпоху тьмы и мракобесия, сжигают библиотеки, людей носителей уникальных знаний в огне. А ведь именно истинные знания являются причинами и средством создания нашего мира и нас.

[настя]

Треть жителей Руси...
Советский археолог и историк Валентин Лаврентьевич Янин обнаружил в ходе раскопок у перекрёстков улиц Холопской и Козмодемьянской с Великой улицей Неревского конца следы страшного пожара, бушевавшего в Новгороде в 989-990 годах.

Я уже приводил в нескольких своих работах одну цифру, читатель, но здесь я расскажу про неё подробнее — слишком уж серьёзное дело, да и отношение к теме книги эта цифра имеет самое непосредственное.
Вот, что пишет историк В.В. Пузанов со ссылкой на сборник «Древняя Русь. Город, замок, село» (М., 1985, с. 50): «Из 83 стационарно исследованных археологами городищ IX- начала XI в. 24 (28,9%) «прекратили своё существование к началу XI в.»[1]

Разумеется, исследователь изо всех сил старается не видеть, что, собственно, он утверждает, рассуждая о «становлении единого государства Руси», «усмирении» каких-то невнятных «племён».
Но факты, как говорится, упрямая вещь — ни один источник совершенно ничего не говорит об «усмирении» кого бы то ни было в последние десятилетия власти будущего «святого».
К концу X, началу XI столетия источники относят не карательные экспедиции против «племён», а крещение Руси. Такова была цена «просвещения благой вестью» восточнославянских земель — 28,9% русских поселений. Почти треть.
Разумеется, не все они были поголовно вырезаны крестителями. Кто-то просто, бросая всё, уходил в леса. Рождалась «славная» традиция, расширявшая Русь ещё семь веков.
Традиция, когда страну расширяли отнюдь не государевы люди, а люди, от этого самого государства бежавшие — будь то уходившие к Белому морю от московского гнёта новгородцы или уходящие от крепостного ярма или новин царя-антихриста беглые крепостные и старообрядцы.
Но, учитывая, что и в переживших крещение городах шла резня (вспомним рассказ Иоакимовской летописи, подкреплённый, как мы видели, беспристрастной памятью земли), можно смело считать, что количество жертв крещения было именно таково.
Пожалуйста, запомните это, читатель. Запомните хотя бы число, если уж не дано нам с вами знать имена. Запомните это, как помните пресловутые двадцать миллионов Великой Отечественной.
ТРЕТЬ ЖИТЕЛЕЙ РУСИ.
Пузанов В.В. «Главные черты политического строя Киевской Руси X-XI вв.»//Исследования по русской истории. К 65-летию профессора И.Я. Фроянова. СПб. — Ижевск, 2001. С. 31.

Треть жителей Руси...
Люди, которые могли бы повторить вслед за тысяцким Угоняем: «Лучше нам помереть, чем отдать Богов своих на поругание».
Воины, до последнего вздоха дравшиеся, резавшиеся, грызшиеся на стенах и улицах родных крепостей с цепными псами хазарского ублюдка-рабёныша... старухи, в темноте запертых изнутри изб, под тихий плач внучек и успокаивающий шёпот-дочерей и снох, сухонькими руками выбивавшие из огнива искры над зорохами щедро рассыпанной по полу сухой соломы... старики, до последнего старавшиеся перекрыть звуками древнего песнопения торжествующий рёв победителей и треск рушащихся ворот святилища...
Это именно их требовали казнить кроткие служители милосердного палестинского бога.
Треть.
Жителей.
Руси.
Просто помните, читатель. Просто — помните это. Помните их.
Исследователь первых веков христианства на Русской земле О. Рапов считал, что именно ко временам крещения относятся данные так называемого «письма византийского топарха» о могучем «царствующем на север от Дуная» и «гордящемся силой в боях» правителе, воины которого разрушили «10 городов и 500 деревень

(Лев Прозоров " Язычники крещённой Руси")


"...император Юлиан, обращаясь к христианам: "Вы разрушаете храмы и жертвенники и убивали не только тех из наших, которые остаются верны вере наших отцов, но так же и принадлежащих к вашему заблуждению еретиков, которые оплакивают еврейский труп не таким же самым образом, как вы... Чем не угодили вам наши Боги, что вы переметнулись к иудеям?"

Сегодня христиане, потомки тех, кто когда-то отрёкся от религии отцов, любят изображать себя именно защитниками"религии отцов". Нужно сорвать с них этот наряд, обнажить всю их неприглядную сущность, ничуть не меняющуюся от взаимной розни с евреями. Эта ругань подобна перебранке между китайскими и советскими коммунистами..."

А.М. Иванов, Рассвет и сумерки арийских Богов

[Сергей Алексеев]

глава из книги С.Алексеева "Слово".
В художественой форме рассказывается о "крещении Руси"


...Семь ден минуло, как возвратился Владимир с дружиной. Уж и пешие ополченцы подходят, повозки с добычей под стенами скрипят, а князь из терема не выходит, к себе не зовет. Бывало, из всех походов Владимир поутру в город входил. Коли застанет его вечер недалеко от Киева – лагерем встанет и ночь переждет, хотя бояре да простолюдины так и плещутся по улицам, виснут на стенах, великого князя дожидаючи.
Ныне же Владимир с тьмою в город вступил, ровно тать5 либо беглый с баралища6. Семь ден минуло, а он Перуну-богу требы не клал и с дружиной своей не пировал всласть. Немое било7 у княжеских ворот лишь ветер качает…

Иль не нужны больше летописцы и песенники земле Русской?

Так бы и тащился Дивей в своих думах, но прибежали тут волхвы8 Девятко и Жмура да весть поведали. Будто великий князь отринул Перуна-бога и в Корсуни христианскую веру принял. И будто теперь всю землю Русскую крестить станет…

– Остереги великого князя! – закричали волхвы. – Он послушает тебя. Окружили, окрутили его греки-попы, на уши шепчут речи медовые, сулят горы золотые, абы только веру христианскую принял. Владимир-то Святославлич и шагу без них ступить опасается, и слово вымолвить. А примет Русь христианство, не князи – попы нами править станут, и уйдет Русская земля в полон иноземцам, в рабство уйдем, которого на Руси знать не знали, видеть не видели…

Не потому ли великий князь глаз не кажет и к себе не зовет?

Вернется старец в хоромы, присядет к столу и снова замрет. Только сухие желтые пальцы чуть шевелятся, щупают чистые харатьи. Треснет огонь свечи – вздрогнет Дивей, окинет глазами стены, перо лебединое в руку возьмет, да так и повиснет рука над горшочком с чернилами. А мысли что нетопыри, носятся безмолвной тучей, липнут, царапают…


Васнецов "Тризна"

Перед тем как Корсунь воевать, Владимир Святославлич к старцу наведался. Ночь стояла не краше нынешней – темная да тревожная. Один в хоромы вошел, доверенного своего боярина за порогом оставил.

– Ладно ли живешь, дедушко? – спросил. – Может, в терем мой пойдешь? Велю светлицу тебе отдать в покоях моих и смердов в услужение.

– Стар я, аже бы в покоях твоих жить, – отвечал Дивей. – Больно высоко твои покои, княже, земли не достать.

– Коли в харатьях нужда есть – велю купцам за море плыть…

– И в харатьях9 нужды нет.

Опустил великий князь голову, спину ссутулил.

– Слово мне твое надобно, Дивей, утешенья ищу. Тяжко на сердце, дедушко, думы голову обложили – зверем бугати10 хочется… То чудится, пропадет земля Русская, и страх сердце грызет, а то – безбурие над Русью и земля басненная11, лише я аки бездомок на ней…

– Полно, княже! – успокоил Дивей. – Клади требы Перуну-богу да веди дружину свою на Корсунь. А кручина твоя в поле развеется, аки персть12 на землю падет.

– Брат мой, Ярополк, во сне снится, – глухо промолвил Владимир. – Токмо очи закрою-десницу ко мне тянет и рещет13: здравствуй, брат.

Вскинул голову Дивей, оглядел великого князя, но сдержался от упрека. Помнил старец деда Владимира, Игоря Рюриковича, и отца его, Святослава, помнил. Многие лета писал Дивей о славных походах княжеских, о битвах с печенегами да хазарами, о горе лютом и о радости великой песни слагал и тешил потом князей киевских. И всегда был в купномыслии с великими князьями, ибо не след летописцу делам их мешать, и с братоубивцем Владимиром ладил, перечить ему не хотел, даже если пылало во гневе сердце Дивеево.

– Отведи и развей думы и страсти мои, дедушко, – попросил Владимир. – Ты же беседливый, твое слово аки бальство14, аки мовь15 после брани. Пока на Корсунь-город с дружиной хожу, сложи мне песень, аже бы милосердие ко мне пробудила и мудрость великую. Славу я мечом добуду, а мудрость токмо от слова твоего, Дивей…

Сложил Дивей песнь для Владимира Святославлича, записал на пергаменте и спрятал в ларец. Теперь бы время побаловать княжеский ум и сердце, да не кличут старца к великому князю. Верно, в крещении нашел Владимир бальство от недугов своих…

К полуночи не стерпел Дивей. Новые чоботы надел, волосы гребешком расчесал, чистой тесьмою повязал и кликнул Улыбу – ученика своего, сына холопьего. Не отозвался унот16, видно, заснул крепко. Заглянул Дивей в чулан, где спал Улыба, пошарил на постели – нет его! Похолодело сердце: в этакую тревожную ночь ушел и не спросился даже. Сгинет отрок, и совсем один останется Дивей… Улыба с малолетства жил со старцем, полюбился ему как сын и в письме проворный был. Дивей собирался перед великим князем хлопотать, чтобы ученика вольным человеком сделать. Кинулся старец на крыльцо, а навстречу опять волхвы.

– Ведаем мы! – закричали. – Аже с зарею крещение будет! Лише сейчас прознали! У великого князя с вечера попы греческие да болгарские толкутся, судят, рядят, аки землю Русскую крестить! Утром указ княжеский будет, аже бы все бояре, челядь, холопы и прочие людишки выходили на берег Днепра принимать крещение! А кто уклониться посмеет – силою поволокут!

Дивей – то хоть и не боярин и не смерд, не холоп и не изгой и приказы княжеские ему некасаемы, а еще пуще затревожился он. Вольному-то человеку, каких мало на Руси есть, всегда больней от приказов княжеских.

– Не вразумишь ты теперь великого князя! – наседают волхвы. – Мы тебя чуть на смерть к нему не послали, не чаяли уж и застать, думали, в тереме ты… А коли живой – собирай-ка, Дивей, борошень17 свою, мы тебя в черные леса повезем да спрячем в таилище. Ибо с зарею не князь, так попы тебя мучить станут, а требища18 жечь. Уж нынче ночью костры в Киеве разгораются, дружинники да бояре сами идолов рубят, харатьи с письмом жгут и людишкам своим велят!

Вздрогнул Дивей. Да что же это Владимир, в уме ли он? Давно есть на Руси христианская вера, а требища никто зорить не смел, идолов рубить не покушался. На Корсунь дружину уводил и сам требы клал. Вернулся с чужим богом и своего – рубить? Экий бог христианский, один хочет над людьми сидеть, других в огонь сажает. Верно волхвы беду от него пророчили. Глянул старец на терем княжеский – во дворе огонь полыхает, люди вокруг снуют… Спохватился, достал заветный ларец с харатьями, запеленал в холстину, волхвам отдал.

– Тута вся моя борошень, – сказал. – А сам я ко князю пойду.

– Не ходи! – закричали волхвы. – Погубит тебя Владимир, раз попов токмо слушает. А попы наустят его – погубит!

– Не посмеет на старца руку поднять, – заверил Дивей. – Я ж его во младенчестве пестовал, всем мудростям земным учил.

Чуть скрылись во тьме волхвы, перед очами Дивея Улыба встал, сияет весь, на голове – шелом харалужный19.

– Эко вырядился! – рассердился старец. – Ровно потешник княжеский.

– Ополчение под стенами уж, дедушко! – ликовал Улыба. – С богатой добычей идет. А народ-то и не ведает!

– На заре Владимир Русскую землю крестить станет, – сказал Дивей. – Надобно его остеречь. Чужое оно для Руси вольной – христианство. А ты же в хоромину ступай и меня дожидайся. Я ко князю пойду.

– Дедушко! – закричал Улыба. – Отпусти ты меня с учения! Замолви слово перед великим князем! Воевати хочу, во снах баралище видится! Не опозорю славы княжеской! Пускай он в дружину меня возьмет. Лише ты не гневайся, дедушко!

– Ты в учении для иного дела, – осердился Дивей. – Письму тебе надобно учиться и песни слагать. Сиди-ко в хоромине, витязь беспутный.

– Не хочу я хартоларем20! Воином быть мне!

Поглядел Дивей на отрока безмудрого, насупился. Жалко Улыбу, но воя из него впрямь бы добрый вышел. Могучим вырос сын холопий, удаль в нем будто пиво бродит. Как-то раз ходили с ним по лесу и на борть21 наткнулись. А медведюшка – то ее раньше почуял, кружит, орет, пугает. Не уступил борги Улыба. Гикнул, свистнул и с топориком к медведю. Пока Диве-то дубье ломал, унот ловконько так космача и срубил. Отпустить бы его, да жалко: в письме лепый22 и млад еще, не ведает, где ему быть должно.

А не отпустить ли Улыбу и в самом деле? Видно, не нужны нынче песни, а значит, и песенники не нужны…

Склонил Дивей голову, сказал что отрезал:

– Нет тебе пути в дружину.

Улыба снял с головы шелом, повертел в руках и на кол надел.

– Коли не вернусь – к волхвам ступай, – смягчившись, добавил старец. – Я песню свою у них схоронил…

– Дедушке!

Взял Дивей посох и пошел втору, к терему князя великого, где пылал нынче большой огонь.

– Дедушко! Что же с песней мне делать?.. Дедушко?!

Шел Дивей к великому князю с головой темною, ровно сумерки над Подолом. Не сутулый, не горбатый, а клонилась к земле голова.

Зазнобило той ночью великого князя киевского. Глянет из оконца – костры горят, дружинники его, крещенные, возле стоят, от жара прикрываются, а Владимиру Святославличу холодно. Отхлебнет он меда хмельного – не берет хмель, лишь пуще знобит. И смаку в меде нету, горечь одна. Огляделся князь, а в светлице пусто. Разбежались попы да бояре, и только грек Михаил все еще на лавке сидит, в глаза ему смотрит.

– Ну-ка, поп, подай мне шубейку!

Михаил не шевельнулся, губы поджал и глядит черно.

– Подай, поп! – ахнул кулаком по дубовой столешнице, ковш с медом расплескался, качнулось пламя свечей и тени на стенах.

– Охолонись, безбожник, – урезал Михаил, – не стучи, я не раб тебе. Я твой духовный наставник и отец святой.

Доверенный боярин в светлице оказался, накинул князю на плечи соболью шубейку, затем нагреб с полу беремя шитых золотом княжеских рубах и во двор понес, огню. Опустились плечи Владимира Святославлича, руки обвисли.

– Тяжко мне, тяжко, – простонал он. – Поговори со мной, поп, ежели ты – отец святой.

– С богом говори, княже, да не пей больше, – смягчился поп. – Встань на колени перед иконой, помолись до зари, ослобони душу.

Повел тяжелым взглядом князь, встретился с ликом Божьим и потянулся к нему скрюченными перстами. Потащилась и спала шуба с княжеских плеч, ровно шкура змеиная. Опустился Владимир на колена, замахал рукой, как учен был.

– Молись, княже, аки схимник молись… И пошлет тебе господь утешение, и силу даст великую, и мудрость, абы с зарею святое дело вершить… А борошень свою не жалей Нынче же все поганое, языческим знаком меченое, из терема своего вынеси да огню отдай.

Подошел поп Михаил к окованному сундуку, что в красном углу светлицы стоял, откинул крышку, перекрестился, брезгливо морщась, вынул несколько пергаментных свитков, на пол бросил.

– Сие письмо поганое, языческое – в огонь! И плюнул на свитки, ногой растоптал.

– Чем же письмо-то поганое? – вскинулся великий князь. – Писано там Слово о земле Русской, о князьях да походах их славных, дабы знали потомки, откуда есть Русь, Отцом моим хранить наказано.

– Нынче слово Божье хранить надобно, – сурово произнес поп. – Ибо христианин ты теперь, и вера твоя чистейшая, святая. Молись, княже!

Доверенный боярин в светлицу вошел, собрал остатки одежды и, наткнувшись на разбросанные харатьи, глянул на князя.

– В огонь… – вымолвил Владимир и осенил себя широким, неумелым крестом.

Боярин сгреб свитки, сложил на руке, словно поленья, и снова во двор – огню.

– Молись, княже, молись, – проронил поп Михаил, направляясь к двери. – И просветлеет душа твоя, и усладится сердце твое, и обретешь ты покой, коего жаждал многие лета.

Притворил за собой дверь Михаил-поп, молится князь в одиночестве, шепчет слова иноземные, а спину-то озноб дерет. Глядел-глядел он в святой лик и узрел, будто кривоват Бог на один глаз. Чудно Владимиру сделалось, встал он с колен и к иконе. Нет, вроде прямо смотрит малеванный Христос в очи князю. Хоть бы моргнул, а то, как рыба, пучит строгие глаза. В одну сторону пойдет Владимир, в другую попятится, а Бог-то все с него очей не сводит. Князю еще чудней! Давай он по светелке кружить. Куда ни зайдет – всюду Божий глаз следом.

Зашел в светлицу доверенный боярин, остановился на пороге, глядит, аж рот раскрыл.

– Смотри-ко, – зовет его князь. – Диво какое!

Боярин тоже покружил у святого лика, затылок почесал и интерес потерял. Князь же, ровно дитя малое, из-под стола смотрит, на лавку ляжет-заглянет. Потешно!

– Чудной бог! – воскликнул Владимир. – Ишь как. глазищи пялит! Куда ни спрячься – все видит!

– Старец Дивей к тебе пожаловал, княже, – сообщил боярин, – Тута ждет… Кликнуть али прогнать?

– Дивей? – вмиг забыл великий князь о забаве. – Где же он? Кличь!

Едва Дивей на пороге очутился, бросился к нему Владимир, обнял, облобызал, за стол усадил. Сам же толкнул ногою дверь, велел тащить меду хмельного да поросятины жареной.

– Пить с тобой будем, Дивеюшко!

Ковш Дивею до краев наполнил, подал – поклонился в пояс. А глаза-то горят, то ль от радости, то ль лихорадка изнутри палит. Осушил Владимир свой ковш, крякнул, будто хазарину голову срубил.

– Мне поп-то сказывал – молись, а я пить буду! Пригубил Дивей меду, огладил бороду и воззрился на князя.

– Али невольник ты, княже, коли в покоях своих греку-попу покоряешься?
Сверкнул очами князь, потемнел лицом, но отшутился:

– Вольный я, дедушко, егда с дружиною во чистом поле.

– Ладно ли на Корсунь ходил?

Оживился Владимир и поведал Дивею, как на приступ ходили дружинники его славные и полки доблестные, как били смертно супостата и победу одержали. Теперь станет Корсунь-город дань платить ему, князю киевскому. С каждым годом прирастает земля Русская и будет скоро могучее и больше всех земель.

Дивей не утаил, что ведомо ему о крещении великого князя, и говорит:

– А наказ твой, княже, я исполнил. Вели нести гусли звончатые.

Разошелся великий князь, о походе сказывая, опрокинул ковш меда, утерся рукавом.

– Ну-ка, боярин! – кричит. – Неси гусельки!

Боярин явился с гуслями, положил их на колени старцу, а сам на конец лавки сел, привалился к стене – слушать приготовился.

Дивея же перебирает струны перстами, гладит, обласкивает их, но песнь не начинает. Глядит вокруг, бродит очами по светлице, ровно с мыслями собирается. Ничего не укрылось от взгляда Дивеева: харатьи на полу сапога ми топтаны, бог христианский на доске мазаный, в переднем углу – чужеземная книга, ровно камень, черна, горбата…

– Пой песнь свою, Дивеюшко! – взмолился князь. – Больми23 алчный я ко слову твоему!

Тут на пороге грек Михаил очутился. Неслышно отворил дверь и на князя зрит, глаза угольями горят. Но молчит поп, будто тоже Дивееву песнь слушать пришел. Взметнулся, встрепенулся великий князь, заходили желваки по скулам, а очи сами к иконе обернулись, сшиблись с Божьими очами, точно тьма воинов в диком поле. Все зрит Божье мазаное око, не скроешься…

Осел великий князь, словно богатырский конь перед пропастью, опустил плечи.

– Крестился я, Дивей, и веру новую принял, христианскую, православную. Отныне песни твои-поганые… А святы лишь молитвы Христу-спасителю!

Поп Михаил так же неслышно двери притворил и исчез из светлицы. Дивей же ровно не слышал Владимира. Трогает струны перстами, и звучат они, как быльник степной под ветром. Подобрел Божий лик в углу от слов княжеских, а Владимир-то вдохновился, рубаху на груди распустил, плечи расправил и пошел по светлице.

– Веру-то принял, а в бога христианского поверил ли? – наигрывает себе Дивей. – От веры сердце пылать должно, а тебя лихорадит, трясет. Дрожишь, аки лист осиновый… Егда на Корсунь собирался, не ты ли Перуну-богу требы клал да клялся оружьем своим? А верил ли ты?

Нахмурился великий князь, будто столб, стоймя стоит. Дивей же бьет его словом, ровно палицею, а из струн гусельных звонкие стрелы пускает.

– Мечешься ты, княже, аки зверь в клетке. Паки юным метался ты и богам поклонялся без веры. Нет в тебе бога, ни Перуна русского, ни нового, христианского. Знавал ты едину богиню, да не Мокошь, а Рогнеду-княжну. Силою имал ее, и чаял я – навечно ты веру обрел. Да силою веру не обрящешь, и отринул ты Рогнеду, аки сейчас богов своих. И другую имал, и третью… Аль с верою брал, аль без веры?.. Молчи, княже, слушай песнь мою, слушай!.. Ужели не ты, Владимир Святославлич, аки на польские города собирался, вынес из терема своего идолов, да утвердил их на холме, идеже оные и поныне стоят? Веру ль ты утверждал на Руси, али себя в великом княжении? Ужель не ты послал Добрыню в Новгород, дабы то же учинить?.. Слушай, княже, слушай!.. Выгоду ль ты для себя ищешь? Для Руси ль блага? Для бояр своих и людишек? Да что за вера тогда, коли в ней токмо выгода одна?

Затрясся телом князь, задышал, ровно конь запаленный

– Пошел, боярин! – кричит доверенному.

Вытолкал его, дверь притворил да и рухнул старцу в ноги. А гусельный звон в светлице уже будто море плещется: набежит крутая волна – и откатится…

– Пощади, Дивеюшка! Сам сказывать стану! Тяжко мне, ох, тяжко! Душа слова просит, утешения. Ровно бремя каменное на сердце ношу. Нету веры-то во мне! Нету! Ищу – обрести не могу! В княжне, в Рогнеде, не было! А вознес я на холм Перуна-бога и других богов, – ан нет во мне их! И поведаю тебе, дедушко, тайну великую: пока я с дружиною в походе, мне и Бога не надобно. А как вернусь в Киев, в терем свой – тоскует мое сердце. Бога ищу! Кому-то надобно требы класть али на коленях стоять да десницею махать, да звать кого-то сильного, кто сильней меня, дружины моей и могутней Руси! А лише выеду в дикое поле – вольно мне! И богов не надобно!.. Оттого мне не сиделось в Киеве. Воевал я города польские, и вятичей покорил, и ятвягов, и радимичей, и болгарию камскую покорил! Уж и кровушки пролил:

– реки текли!.. Чудится – нету меня сильней! Сам я – бог! Я в существе своем покровитель и творитель всея живота людского!.. Привел я дружину с полками под Корсунь-город, а сила в нем великая, острог вельми крепкий да высокий. Велел я капище ставить да требы класть, ибо желание страстное почуял Богу поклониться, почуял – человече я, слабый человече. Ослаб, и думы мои робкие, и бордунь24 в деснице ровно камень тяжела и мню я бежать безочно…

Рыщет очами великий князь по лику Дивееву, а в гортани-то так и клокочет слово, так и рвется из уст, будто вода с гор. Разгулялись по струнам персты Дивеевы, уж не волны морские гудят, а пороги днепровские.

– Михаил-то, поп, рещет: не ставь требища, отринь идолище поганое. Я молить своего Бога стану, Христа-спасителя светлейшего, и Корсунь-город покорится тебе. А ту-то бабка моя, Ольга, во сне привиделась. Прими, сказывает, веру христианскую сам, и всю землю Русскую крести. И будет слава тебе во веки веков! Надобно мне дружину на приступ вести, я же ослаб и страхи думами овладели… Поп-то шепчет: прими новую веру, прими, в ней успокоение тебе, и сила твоя – в ней…

Смолк великий князь, уставился в одну точку и коленями переступил. И гусли Дивея чуть примолкли. Снова зашелестел быльник под ветром, птичий крик почудился.

– Пред тем, аки Корсунь воевать, отай25 с посланником хорезмского шаха виделся я, – признался князь. – Хотел землю Русскую в законах ислама наставить. А поглядел я на веру ихнюю – тошно мне стало. Больно тяжкая вера у них; мужчины плоть на обрезание дают, и бабы у них закрытые ходят. Меду-пива не попей, поросенка ясти не велено, и молятся они – русскому люду терпенья не хватит…
Да не успокоился я, дедушке, вздумал католическую веру поглядеть. И та не поглянулась. Вельми кровавая вера! Я с дружиною ворогов бил, а у них всякого бьют, кто другой веры. А иудейская вера тольми вовсе русскому люду негожа. Токмо православие и остается для Руси… Загадал я: покорю Корсунь – крещение приму! Аже бы метания свои одолеть – великое дело сотворю, бабкой моей, Ольгой, наказанное, – землю Русскую окрещу! И отворится мне дверь к другим народам и благам великим для Руси!

Распрямился князь, глотнул сухим, горячим горлом. Колотить перестало, лишь тело подрагивало редко, как у дитяти, которое долго плакало и наплакалось. Оттеплели персты Дивеевы, заговорили гусельки, ровно ручеек по камешкам побежал.

– Экий ты чудной, княже! Векую26 вздумал ты Бога русскому люду искать! Точно Улыба – мой унот несмышленый, дело себе ищешь, сам же не ведаешь, что хочешь. Ты бы, княже, для себя веру искал, для своего сердца покой. А вера есть на земле Русской, и Бог у нее есть – изначальный всего рода людского. Не в силе да удали своей искать его надобно, не в чужих землях, не у народов тех земель. В сердце своем да в природе. На зорьке в солнышке ясном, в цветочке лазоревом, во крике детском, когда чадо из утробы материнской на свет является. Что в душе твоей, княже, отзовется, что благостью и животом полнить сердце твое будет, – там и Бог твой, и вера.
– Поганая сия вера, языческая…

– Отец твой, Святослав, с этой верою жил и не метался, аки ты, сын его, – молвил Дивей. – Елико бабка твоя, Ольга, не увещевала Святослава принять христианство – не принял. Но принявшим препятствий не чинил. Вещий27 был отче твой. У каждого человека свой Бог в сердце. Русскому люду какую хочешь веру дай, хоть в воду его макай, хоть плоть обрежь – все одно он своему Богу будет молиться, тому, что в сердце его. Тем и не похожи мы на другие народы, а потому и вера чужая в сердце не отзовется.
Великий князь голову поднял, плечи расправил, а длани-то все еще будто плети висят.

– Тако и сгинет Русь, точно песок под ветром. Негожа такая вера, Дивей, вельми крепкую надобно, аки камень. Аже бы мощно стояла земля Русская.

– Тяжел камень-то, княже, – звенели гусли. – Тяжко люду от него. Да и камень в песок оборачивается, в персть… Ты, Владимир Святославлич, принял православие и страдаешь теперь. А люд русский в тридевять страдать будет.

Хлебнул меду великий князь, оросил гортань, огляделся. Просветлели очи княжеские ровно выплакал он перед старцем темную пелену с них, прозрел в одночасье. Но похолодели те очи, застыли, как у малеванного Христа на иконе.

– Люд-то русский волюшку любит, – вещали струны под перстами старца, – Оттого и хорошо тебе, княже, когда ты в поле скачешь с дружиною. Отними-ка волю – и нету Русской земли. Воля – изначальный Бог на Руси. Алчна к ней Русь, и многие лета алчна будет. Вот Улыба мой к тебе в дружину просится. И отпущу его, коли ты пожалуешь. Не стану неволить мудростью письма. Видел я, аки христиане своему Богу молятся. В церкви-то духота, теснотища, да все на коленах стоят. Хочешь ты, княже, чтобы вся Русь на коленах стояла, хочешь, чтобы иноземному Богу молилась и вместо песен псалмы пела? Хочешь ты, княже чтобы русский люд аки рабы стал? Худое дело ты задумал – русскому люду Бога искать.
– Христианство – вера вещая, – креп голос князя. – Многие земли и народы приняли ее. Нельзя Руси поперек стоять, ибо войны грозят ей жестокие. Торговые люди (!) челом бьют, жалятся, товар-де за морями не покупают, поганый, рещат, товар… А еще я новое письмо Руси дам, да чтение, ибо вера христианская – книжная, чистейшая.

– Чем не ладно письмо русское, от отцов наших пришедшее? – осерчал Дивей. – Сказывал я деду и отцу твоему, и тебе решу: письму да чтению не одних княжичей да боярычей учить надобно, елико сынов купеческих, и других людишек, кои тебе да Руси служат.

– То поганое письмо, за морями неведомое и в учении тяжкое, – расправил великий князь рубаху под пояском, головой тряхнул. – А уже ходит по Руси другое письмо, братьев солунских, Кирилла и Мефодия.

– Тяжкое да поганое? – еще пуще осердился Дивей. – Я же тем письмом об Игоре Рюриковиче слово доброе писал, и об отце твоем песни складывал, аже бы чада твои, и чада чад твоих умом их живот постигли да мудрость имали. И о тебе, княже, нынче я песнь сложил, но рещешь ты – поганая та песнь и токмо молитвы чужеязычно писанные святы?.. Молитвы-то на зрак28 токмо текут, ровно мед в уста, а исподволь-то они браздою на лик твой, на сердце и думы лягут… Люб ты мне, княже. Сызмальства жалел, от братьев твоих, Ярополка да Олега, упреки слушал – сын рабичи… Страсть аки больно слушать было.

Насупился великий князь, бровь гневно выгнул. Уж который раз старец ему про мать поминает. А в сердце княжеском рана старая, и болит, и саднит-сын рабичи! Елико потешаться можно? Елико бредить душу да струпья с той язвы ковырять? Рогнеда, княжна Полоцкая, вельми дерзка была, в бешенство вводила. «Не хочу за рабичича идти, – крикнула. – Хочу за Ярополка!» И до сей поры нет-нет да и помянут Владимиру про мать-рабичу.

Дивей же на гуслях подыгрывает и знай себе сказывает:

– Польстился ты, княже, на товары заморские, а вкупе с товарами и на Бога заморского. Нет бы тебе Русь соколом в небо поднять, окрылить ее славою да силою, аже бы гости из-за моря сами плыли к тебе, и товары везли, и земле нашей поклонялись. Ты же походами на русских же князей ходишь и бьешь их до смерти. Тем временем хазары да печенеги города и веси жгут, людишек в полон, в рабство уводят…
Оглянулся великий князь – оторопел: Божье око следит за ним, и лик мазаный гневом объялся.

– Слеп и глух народ той земли, где заместо песен молитвы поют, где от Бога не благость, а страх исходит, – промолвил Дивей, и стихли струны под его перстами. Владимир по светлице прошел – огонь свечей затрепетал, поклонился вослед.

– Добро служил ты Руси, Дивей, вельми добро, – сказал князь. – Чаю я, еще послужишь. Абы не след летописцу и песнетворцу великому князю перечить, против воли его идти. Хочу я быть с тобой в купномыслии, а потому не противься, с зарею ступай на Днепр и прими святое крещение. Будешь при дворе моем жить и лиха не знать. А поелику ты греческое письмо да язык знаешь, велю тебе ихние святые книги на русский язык переложить да новым письмом записать. Харатьи же со старым, поганым письмом сожги, дабы не гневить светлейшего Христа-спасителя. А тебе дарю шубу со своего плеча! – поднял великий князь соболью шубу и на плечи Дивеевы набросил. – Иди почивать до зари. Улыбе, сыну холопьему, волю даю. После крещения присылай, возьму я его в дружину. Быть по сему!

Тряхнул плечом Дивей-спала шубейка на пол, – ожег взглядом князя и вышел вон.

Кровью налился Владимир – экое безблагодие! – заметался по светлице, кликнул доверенного боярина.

– Не пускать Дивея из терема! На чеп29 его, в темницу, да чтобы людишки не видели.

Боярин давно при дворе служил, знал княжеский норов и приказ исполнил в точности.

Великий князь еще пуще заметался. Куда ни кинется – всюду за ним глаз Божий. Снова призвал доверенного.

– Велю Дивея силой крестить! – топнул ногой. – Аже бы от старца сего поганая вера и ересь противу чистейшей христианской по Руси не пошла! Возьми-ка, боярин, попа с собою да сейчас же ступайте на Днепр. Хоромину же Дивееву вместе с харатьями погаными дотла сожги.


Вячеслав Назарук. Крещение холст, масло, 200х270, 1988 рассмотреть

Убежал боярин исполнять приказ княжеский. Владимир рухнул перед иконой на колена, замахал десницей:

– Спаси мя, Господи! Тебе одному молиться стану – спаси! Дай мне веру, покою дай! А я великое дело сотворю на Руси. Я поведу к тебе, Боже, людей своих, а ты прими их в лоно свое святое! Да токмо русскую душу оставь! Всели в нее благость свою, присовокупи к храбрости мудрость, а к вольнолюбию – покорность. Мне же веры дай!

Помолился так великий князь, прислушался к себе. Не дает Бог веры, пусто в сердце, холодно и пусто.

– Веры! Веры дай! – закричал князь и потянулся руками к иконе. – Веры и покою!

Вскорости доверенный боярин прибежал. От порога пал. ниц лицом, пополз к ногам княжеским.

– Не вели казнить! – кричит. – Вели миловать! Макнули мы с попом старца Дивея в Днепр, абы крестить его, да утоп он! Утоп! Ровно камень ко дну пошел!

– На то воля Господня, – сказал великий князь и взял ковш с медом. – На, пей за верную службу. Да буди глашатаев моих! Заря поднимается…

Только сказал Владимир – ослабли руки, подломились ноги: все узрел Божий глаз, и почудилось князю – слезы покатились из мазаного ока. А в голове-то слова зашевелились, греком-попом сказанные: не убий, не укради, возлюби… Не убий, не укради, возлюби…

С зарею Киев будто пожаром объялся. Собаки воют, кони по улицам шарахаются и ржут испуганно, К Днепру многотысячная толпа идет, босая, в исподнем, как велено было. Смешался люд: где бояре, где смерды иль холопы – не разобрать. Дружинники верховые по Подолу рыщут, выволакивают строптивых за волосья, хлещут плетьми и к реке волокут. Русские христиане, что ранее крещение приняли, на подмогу дружинникам пришли. Лупят, дерут, секут полуголых людишек. Плач да стон плывет, ровно при набеге печенежском. Ветхие старики качаются тенями среди молодых горожан, матери с грудняками да отроками тащутся, девки молодые, стыдливые – ор над Русью стоит.

А заря-то все пылает, в полнеба выросла. Покраснели городские стены, багряно засветились терема и хоромины, а земля, ровно уголья, рдеет под пеплом седых трав. Сгрудился люд на берегу, белый, холстяной, и пошел в воды Днепра. Кто сам, с радостью и блаженством на лице, кого силой в воду спихнули. Сперло дух от холода, разом стих гомон и рев, и понеслась над рекою речь иноземная. Греки и болгары-попы изо всех сил стараются, да не внемлет ухо чужому слову.

Тем временем Улыба, сын холопий, бегал по пустому городу в обгорелом платье – великого князя искал. В терем его не пустили – огрели пикой по спине и на Днепр отослали. Встретился ему Первуша, дружинник княжеский, витязь храбрый и гулеван отчаянный. Схватил, к себе во двор заволок и сует ковш с вином.

– Пей! Пей да петь будем! А то все куда-то разбежались. – повеселиться не с кем!

Едва отбился от него Улыба, вино расплескал, бочку перевернул, створку ворот вышиб плечом и на Днепр утек. А там схватили Улыбу дружинники и в воду бросили. Вынырнул он-и на берег. Проскочил мимо попов-и к князю, который на круче стоял.

– Где Дивей? – кричит. – Где мой дедушко?

Столкнули Улыбу с кручи и окрестили вместе с людом другим. Он же все одно не угомонился; После крещения великий князь с дружинниками поехал на холм, где капище было, а Улыба за ним. Глядит, спешиваются дружинники и давай идолов топорами да мечами рубить. Порубили в щепки и запалили. Пробился Улыба к князю. Благо, что среди дружинников и люд простой был, новокрещеный, помогал идолище поганое сокрушать.

– Где мой дедушко? Где Дивей?!

Затрясло Владимира. Приказал он поймать холопа и плетьми драть, но увернулся Улыба, спрятался. А дружинники-то повалили Перуна-бога и топоры занесли над ним. Но тут великий князь десницу поднял: не рубить Перуна-бога! Несите его на Днепр!



Двенадцать дружинников взяли Перуна и понесли на реку. Холопий сын, крадучись, следом побег. Притаился в кустах, выглядывает, как бы поближе ко князю подойти. Ввергли Перуна в Днепр, дружинники в лодки сели и поплыли за идолом.


Назарук В.М. - Проводы Перуна (1988) рассмотреть

Рассмеялся кто-то над рекой:

– И Перуна-бога окрестили!

– Хватит, постоял над нами!

– Христу сладчайшему – сла-а-ава-а-а… Выскочил Улыба из кустов и опять к князю.

– Где Дивей? Где дедушко мой?!

Обвял великий князь, заозирался с ужасом и давай лоб крестить. Улыба же не стал ждать, когда словят его дружинники да оруны новокрещеные, и порскнул с берега в Подол. Чужеземные попы да дружинники ходят толпою по городу, хоругви носят, дымом окуривают, словно и так мало дыму в тот день на Руси было. А еще песни поют – псалмы, песни неведомые на Руси, непривычные уху. Слушают их люди, кто-то подтянуть старается, но не поются чужие песни, не приемлет их душа русская. Заместо благости посуленной кручина одолевает, ровно это не Владимир с победой и добычей из похода вернулся, а степняки налетели и покорили Киев, одолели великого князя и угоняют теперь в полон всех людей русских.

И веревки на шее нет, а ровно связанные…

Молодой боярин Первуша в Корсуни так сабелькой наигрался, что в хоромах своих то и делал, что спал, бражничал да с веденицею30 тешился. Этим утром все дворовые люди и домочадцы на Днепре крещение принимали, он же все проспал в погребке под винной бочкой. А как проснулся, слышит – эко петь на Руси стали! Будто сроду не кормлены и не поены, будто глотки у певцов попересыхали.

– А-алилу-у-у-яя… – тянут как мертвого за ноги. Выкатил Первуша бочку вина, вышиб крышку и ковш поставил.

– Пейте, люди добрые! Пейте да пойте, абы душа вольным соколом взметнулась!

Попы стороною обойти хотели, но Первуша расставил руки да и остановил враз певцов.

– Экие вы чудные! – рассмеялся. – Видано ли, чтоб на Руси от вина морду воротили?

Сгрудились попы – нету хода – и машут руками, и гомонят чего-то. Боярин же ковш зачерпнул, сам отпил и сует попу, и плещет ему вином на золоченые одежды:

– Ну, пей же, пей!

– Изыди, сатана! – верещит поп, и люди, что за ним были, тоже блажат, словно безздравленнйки2, ногами топают. Народ со всех сторон сбегаться начал, стоят, рты разинули. Первуша знай свое:

– Коли вы народ веселить пошли, что же вина не алчете? Экие потешники на Руси нынче! Не веселье от вас, а молва, ровно от супостата. Я петь стану!

Хватил он ковш вина, вскинул голову, расправил русые кудри и запел. Да так, что на минуту стих люд кругом, и потешники в черных одеждах стихли, прислушались. Улыба хотел протолкаться сквозь народ-запрудила толпа амболку31– да в Подол, к Дивеевой хоромине бежать, но застрял среди люда, заслушался…

– Да Первуша-то некрещеный! – крикнул кто-то в толпе. – И креста на нем нету!


Вячеслав Назарук Крещение. Фрагмент холст, масло, 1988

Вздрогнула толпа, и ропот возреял над головами. Обступили боярина чернецы и новокрещеные, орут, десницами машут. Поп же, которому Первуша вина подавал, взбагровел от буести.

– Язычник поганый! Сатана! Диавол! На костер сажать его, нехристя!

– На костер! – подхватили чернецы.

– Он Перуну-богу поклоняется!

– Креста на нем нету!

Первуша допел песню, глянул на раззявленные рты – засмеялся.

– Как же негу-то? Вот он крестик! И вынул из-под рубахи нательный крест. Толпа приутихла, новокрещеный люд заозирался.

– Отступник! – закричал поп яростнее. – Еретик! Гореть тебе в геенне огненной!

Монахи замахали руками, крестясь, и кое-кто в толпе тоже неумело, на других глядючи, перекрестился.

– Я в Корсуни не сгорел, а дома уж не сгорю! – засмеялся Первуша и снова запел. Народ же так запрудил улицу – ни пройти ни проехать попам, и уж со всех сторон напирает, сдавливает. Тут уж не до расправы с боярином-отступником, только бы выбраться. Тем временем Владимир со свитой нагрянул – расступился люд, затаил дыхание, замер. Боярин песню допел и лишь тогда великому князю поклонился, тряхнул головой.

– Славна ль песнь моя, княже?

– Славна, аки и воя ты славный, Первуша, – сказал Владимир. – Да ныне святые псалмы петь надобно, еже2 крещение приняли.

Засмеялся боярин, взмахнул рукой, словно бордунью.

– Вольный я, княже! И песни мои вольные! Слушай еще! – он взгромоздился на винную бочку и запел.

Попы же и чернецы затянули свое, эхом откликнулись новокрещеные, однако Первуша расправил грудь, и голос его слился с дымами, подпирающими небо.

Улыба и слушать забыл, и чувствовать. Он продирался сквозь народ, не сводя глаз с высокой княжеской шапки, с бледного лица его. Подойти близко не удалось – мешали попы и конные дружинники. А хор попов и новокрещеных понудил, понудил еще и, задавленный Первушиным голосом, умолк. Поп в ризах метнулся к великому князю, воздел руки, закричал что-то черным ртом.

– Боярин! – в ярости окликнул Владимир доверенного.

Тот тронул коня и, наступая на Первушу, потянул из ножен меч. Верно и сгубили бы тут же битливого32 боярина и храброго дружинника Первушу, да все-таки протиснулся к княжескому стремени Улыба.

– Где мой дедушко?

Тихо так спросил, кроме Владимира, никто более и не услышал. Вздрогнул великий князь, покривился в седле и чуть было не рухнул наземь. Испугался Улыба, отскочил в сторону, затерялся в толпе. Доверенный боярин упредил, удержал князя, подпер его плечом. Опамятовался Владимир и еще пуще взбеленился, лютую казнь придумал для Первуши.

– Отсеки ему язык! – велел он.

Двенадцать дружинников, что Перуна-бога по Днепру сплавляли, навалились разом на молодого боярина, вмяли его в землю, но боярин и из земли встал. Пришли на подмогу чернецы – не осилили. И уж когда новокрещеные встряли, кинулись на Первушу, ровно вороны: кто руку держит, кто голову, кто саблей рот разжимает – одолели, отсекли Первуше поганый язык…

Расторопные новокрещеные стали идолов из хором боярских выносить да на костер сажать. Все, что мечено было знаком языческим, – все огню отдали. А попы наущали:

– В огонь! В смирении и молитвах жить надобно, рабы божьи! В аду отступникам гореть, в смоле кипеть!

– В огонь, – шептал и молился великий князь киевский – В огонь. Абы и следа не оставить от веры поганой. Присно и во веки веков!

И поднимался над Киевом еще один дымный столб.

Прибежал Улыба на Подол. Глядь – где хоромина Дивеева стояла, только черные головни лежат и дымок еще курится. Волхвы Девятко и Жмура около бродят, попов и великого князя поносят.

Сел Улыба на землю, пепел из руки в руку пересыпает. Может, косточка какая от Дивея осталась… Но лишь наберет горсть – ветер тут как тут, – разнесет пепел, и на ладони лишь угольки останутся.

– Не тщись, Улыбушка, – говорят волхвы. – Этак не отыщешь ты дедушку своего. В огне он не сгорел, в воде не утонул.

– Где же он? – встрепенулся Улыба.

– А где он – токмо мы и ведаем, – зашептали волхвы. – Идем с нами – укажем!

Повели они Улыбу в таилище, достали ларец с харатьями.

– Тута Дивей, – сказывают. – Тута и борошень его. Твоя она теперь. Бери да владей, аки князь престолом.

– Песнь Дивеева! – Закричал Улыба.

– В леса уходить надобно! – торопят волхвы. – Нагрянут попы, и пропадет песнь Дивеева!

Подхватили они ларец да отай в черные леса подались. А там народ разный собрался: где боярин, где изгой – уж и не понять, все вровень стоят и молчат, будто воды в рот набрали. Только Первуша с обнаженной саблей перед народом мечется, в сторону Киева указывает и орет безъязыко.

Пробился Улыба в середину, поглядел на народ, потом на дымы, что скрестились над городом, да и запел.

И понеслась над землею песнь Дивеева, только не под гусли звончатые, а под треск огня и стон, что над Русью стоял…

источник